Когда мотыга/тяпка вызывают ненависть, самое оно что-нибудь написать ;)

[insigniawars]

Название: Во имя любви
Автор: tf.resort
Размер: мини, 2 077 слов
Пейринг/Персонажи: Аладдин, Будур, ОЖП, Тандеркрэкер, Бамблби, Рэведж
Вселенная: Тысяча и одна ночь (точнее, гибрид сказок про Аладдина и Синдбада); микс ТФ-вселенных
Категория: стилистический винегрет, а также местами жаркий гет и намеки на слэш
Жанр: юмор, лютое AU
Рейтинг: NC-17
Примечание: о трудностях, возникающих, когда любимая/любимый чего-то очень сильно хочет.




Арабское начало

– Ай, господин! Только погляди, что за чудо сотворил наш повар! Вах, что за пилав! Божественный пилав! С нежнейшим ягненком! А сочный! Тут и зира, и гранат, и чечевица! А рис-то какой золотистый! Никакой куркумы, господин, храни тебя Аллах! Только царь специй – благородный шафран! Ну, пилав! Пальчики оближешь! Кушай, господин, кушай, дай Бог тебе сотню лет жизни и еще сотню лет, а уж Зулейра позаботится, чтобы ты был сыт и весел!

Старая кормилица как наседка хлопотала возле молодого халифа. После свадьбы Аладдина и царевны Будур она, не растратившая заботливого пыла за долгие годы жизни, перенесла щедрую привязанность и на избранника своей «ненаглядной красавицы». А еще зорко следила, чтобы служанки в гареме не трепали языками попусту, а работали, чтобы везде был порядок и что бы ни пожелали халиф и его прекрасная супруга – все исполнялось бы ровно по волшебству. Но больше всего она старалась накормить Аладдина до шарообразного состояния – господин вон какой худой да стройный, а властитель должен быть солидным, и как это так – есть понемногу? А сила ратная и мужская откуда возьмется? Недаром же говорят: голодный подобен дикому зверю, а накормленный – человеку. «Обкормленный до безобразия, ты хочешь сказать?» – посмеивался Аладдин. «Что ты, повелитель! О чем говоришь, зачем обижаешь старую служанку? Ты кушаешь как райская птичка, крошка там, крошка здесь – вот Зулейра и присматривает за тобой», – и все начиналось сызнова.

Но пилав и в самом деле был хорош. И правитель с удовольствием запустил пальцы в блюдо.

Полуденный зной тяжкой ладонью придавил Багдад.

Бело-желтые стены слепили глаза – солнце обрушивало вниз бесчисленные водопады света, выжигавшие огненные узоры даже на закрытой сетчатке глаз. Но ни светило Аллаха, ни раскаленная земля, ни дышащий жаром камень, ни будто бы источавшая пламя поверхность мостовых не были властны над мощными стенами дворца правителя Багдада. Внутри него, в тенистых садах среди кипарисов, апельсиновых деревьев и вечно цветущих роз, среди обвитых плющом и лозой ажурных арок и беседок, среди кустов нежного жасмина и олеандра сохранялась благодатная прохлада. Здесь пели свою живительную песнь фонтаны; по руслам, искусно выложенным разноцветными камешками, журчали прозрачные ручейки; а в обширном пруду посреди сада лениво плавали золотые рыбки. «И ты, моя госпожа, и ты была такая же маленькая! Как эта рыбка. Видишь – вон она, даже среди других красавиц нет ее прекрасней, она как лучик солнышка среди облаков… Ты вся в матушку, только еще краше!» – Зулейра всегда умела находить приятные и красивые слова…

Ветерок раскачивал тонкие занавеси гранатового павильона, где среди алых шелковых подушек и тканых багряной нитью мягчайших персидских ковров трапезничали халиф и его любимая. Колонны белоснежного мрамора подпирали полусферу крыши, в тонкую вязь решеток красного дерева вставлены фигурно выточенные кусочки хрусталя и гранатов, давших название строению, пурпурные газовые драпировки дополняли ослепительное сочетание снега и пламени.

Аладдин перевел взгляд на жену. Будур молчала, улыбалась, слушая болтовню кормилицы. Есть она не стала, только откусила кусочек спелого инжира да отпила пару глотков шербета из инкрустированного рубинами кубка. Это был свадебный дар – считалось, что красные камни даруют их владельцу (или владельце) здоровье, силу и защиту от несчастий… И любовную страсть. Пять лет прошло с их первой ночи любви. Помнит ли она? О, конечно, помнит! Женщина никогда не забудет такого. И он тоже не забудет, потому что были это нежность и узнавание друг друга, и страсть сплетенных тел, и желание выпить открывшуюся бездну наслаждения до дна. Но разве можно выпить бездну, имя которой любовь? Тогда они не спали до самого утра. А потом наступил день – первый день, в который они вступили как муж и жена. И тогда же он поклялся каждый год в этот день делать любимой волшебный подарок или выполнять ее просьбу – какой бы причудливой эта просьба не была: ведь он по-прежнему владел чудесной лампой...

Они делили ложе почти каждую ночь, но халиф никак не мог насытиться женой. Будур была то как робкая лань – ласковая и покорная, то как тигрица – алчная и ненасытная в любви, то как крепость, которую нужно было брать штурмом, то как наваждение-туман – ускользающий и не дающийся в руки, и от этого еще более желанный; то простодушной, то хитрой, то наивной, то коварной. Она ласкалась, соблазняла и злилась, говорила колкости и вела сладкие речи, дулась и обижалась – она была такой разной и при этом все равно оставалась собой. Мед и аджика. Постоянство и ветреность. Покорная служанка и деспотичная госпожа. Ей удалось подобрать ключи к сердцу мужа, и она пользовалась этим, чертовка.

И еще она была умна, потому что на людях никогда не вела себя так, как порой наедине. Поэтому Аладдин для подданных оставался повелителем, а что там происходит за решетками спальни – кому какое дело? Старая Зулейра и тайная стража быстро объяснят любопытным, куда не стоит совать длинные носы…

– Почему ты не ешь, о хабиби*? Ты не голодна? – улыбнулся жене халиф.

– Ах, мой господин, – смиренно сказала Будур – она прекрасно знала, как заводит этот невинный тон, так противоречащий лукавому взгляду из-под длинных ресниц и соблазнительной улыбке. – Я голодна, но это другой голод… – и снова этот взгляд из-под ресниц, которым, кажется, можно зажечь огонь в очаге!

Пусть горит пожар в сердце и чреслах халифа.
Это не пламя войны, что приносит страдания и разрушения, это сладкое пламя. И высоко на парапете крепостной стены замерла зоркая стража, охраняющая покой повелителя. Вернейшие из верных, избранные из избранных – воины в островерхих шлемах и блистающих доспехах, воздевшие к выцветшему от жары небу длинные копья.

Аладдин почувствовал, как наливается силой и желанием его собственное копье.

– Оставьте нас! – хлопнула в ладоши Будур. – Быстро! Все. Да-да, и ты тоже, Зулейра.

Слуги исчезли неслышными тенями, следом, ворча, что господа так и не поели, как следует, ушла кормилица.

– Сегодня наш день, – сказал Аладдин. – Что ты захочешь в этот раз?

Будур приняла задумчивый вид, хотя было понятно, что просьба у нее уже наготове, изогнулась как кошка – полупрозрачный шелк обрисовал спелую грудь, тонкую талию, крутой изгиб бедра – и ответила:

– Это будет нечто необычное… Но сначала давай поиграем.

Подобралась вплотную к мужу, слегка надавила на плечи, предлагая откинуться на спину, и занялась завязкой штанов. Высвободив отвердевший как камень член, игриво провела по нему язычком, перехватила рукой и спустилась к гладко выбритым ядрам. Теперь она работала не языком, а только губами: нежно посасывала то одно, то другое и при этом плавно двигала пальчиками по стволу. Ведь прекрасно знает, как невыносима эта сладкая пытка, но все равно тянет – так изысканно сладко – тянет время! Тем временем указательный палец с накрашенным ноготком обвел открывшуюся головку по окружности и слегка царапнул нежную плоть. Аладдин не смог сдержать стона. И тогда Будур резко подняла голову и быстро, плотно обхватила ртом его член. Посасывая, забрала почти до основания, пропуская в глубину горла. Потом подалась назад – губы ее сжимались сильно, но не причиняли неудобства, выпустила ствол изо рта, поцеловала в самый кончик. Поймала помутневший взгляд мужа, облизнула припухшие губы и снова забрала ствол почти целиком. И опять – освободила, облизнула, едва-едва пощекотала, а затем так же резко, глубоко насадилась ртом и горлом на член. От таких перепадов Аладдин едва не разрядился почти сразу, но в этой игре ему не хотелось финишировать первым, и он сдержался, хотя так и хотелось схватить женщину за косы и задать нужный темп, но тут…

Но тут Будур села и капризным голосом – тем самым, которым когда-то заявляла, что если посмотревшему на нее отрубят голову, то в этом нет ничего страшного, – сказала:

– Я придумала. На наш пятый год жизни я хочу кусочек жареной птицы.

Воистину, это не жена, а шайтан в юбке!

– Ты издеваешься надо мной, женщина?! – Аладдин не знал, то ли злиться ему, то ли смеяться. – Закончи то, что начала, и я завалю тебя жареными цыплятами с ног до головы!

– О мой возлюбленный муж! – голос Будур тек молоком и медом, а ее покрасневший ее рот так и вынуждал к другому – не словесному – применению. – Мне не нужны жареные цыплята. Они лишь испачкают мой наряд, – тут чертовка обвела руками грудь - так, что под тонким шелком вскочили бугорками затвердевшие соски. – Я хочу съесть жареный кусочек птицы… Рух!

– Что?!

– Аладдин, – теперь жена говорила с ним как с маленьким ребенком – да как она смеет! Хотя что тут скрывать – конечно, смеет. Она же из него веревки вить может! – Аладдин. Помнишь, на прошлой неделе ты принимал гостей издалека? А я сидела за чадрой рядом. Как звали того капитана? Синдбад, кажется? И он тебе рассказывал, как они приплыли на чудесный остров, и они были голодны, а кругом были только скалы и горы птичьего помета. А потом – вспоминай же! – они нашли гнездо, и только что вылупившийся птенец, сидевший там, был величиной с огромного быка! Ну, вспомнил, что было дальше? Они его убили и стали есть, нахваливая вкус мяса, и тут раздался шум, и с неба на них слетела огромная тварь – и она была такой величины, что даже слон казался бы рядом с ней мелкой мышью. Синдбад сказал, что это была птица Рух – и я тоже читала о ней в книге сказок. Они смогли спастись, хотя птица убила несколько человек. Но они – простые моряки, а ты – халиф. И у тебя есть лампа. И ты дал обещание выполнять мои самые необычные желания. Золота и нарядов у меня много. Ковер-самолет надоел. Ручной дракон и циклоп – тоже. Теперь я хочу попробовать, какова на вкус эта чудо-птица. Лучше даже ее птенец – наверное, у взрослых громадин жесткое мясо… Поговори с джинном, а я не буду тебе мешать, – и она встала и ушла.

Будь проклят тот день, когда Будур выехала со старым халифом на прогулку, а Аладдин осмелился взглянуть на нее и заговорить! Хотя… если бы не это, он никогда не нашел бы лампу и не стал бы правителем Багдада. Значит ли это, о Всевышний, что все, что ни делается, делается к лучшему?

Аладдин завязал штаны, встал, помянул недобрым словом нечистого, чьими кознями некоторые женщины обрели норов диких кобылиц, и отправился в сокровищницу.


***********

Механоидная середина

Раньше Тандеркрэкер четко охранял свое личное пространство, а теперь ему нравилось перезаряжаться в обнимку. Приятно, когда первое, что ты ощущаешь при выходе онлайн, – это теплый корпус бондмэйта.

Но только не в том случае, когда данный бондмэйт забирается на тебя чуть ли не с ногами и тормошит за крыло!

– Тандер! Да Тандер же! Ну, давай, давай, просыпайся!

Сикер со вздохом открыл глаза и сверился с внутренним хронометром. Что?! Три часа ночи?! Ощущение легкого неудобства переплавилось в недовольство, а недовольство подозрительно быстро переросло в возмущение. О, Праймас! Он скоро станет фонтанировать эмоциями так же, как Бамблби!

– Ну? И для чего ты меня разбудил?

– Не, ну ты слышишь теперь? – Би буквально подпрыгивал от возбуждения, желтые крылышки за спиной топорщились и вибрировали. – Опять он воет. Чего ему надо?

Тандеркрэкер прислушался. Из коридора и в самом деле доносились не слишком приятные звуки.

Рэведж подвывал заунывно и самозабвенно, что называется, от всей Искры. Громкость то падала почти до нуля, продолжая, тем не менее, противно просачиваться в датчики едва слышным, но мерзким скрежетом скраплета, то набирала силу ветра, налетевшего с Ржавого моря и срывающего со стен плохо прикрепленные куски обшивки. И столько тоски было в этом вое, столько безысходности, что становилось как-то не по себе. В самом деле, тут мирное время, ни войны, ни страха, ни стрельбы.
Что такое должно было случиться с киберкотом, чтобы он так мотал проводку?

– Я не знаю, что надо ему, – сикер еще раз вздохнул, подгреб партнера себе на колени и провел рукой по напряженной золотистой спине. Би всегда ощущался на удивление приятно. – Но я знаю, что надо тебе. Успокоиться.

– Да как тут успокоишься, когда он изображает напильник, наехавший на болт? Это которую ночь уже!

– И все равно: успокойся. Сам подумай: если бы было что-то серьезное, сработали бы охранные системы. Значит, угрозы для актива нет. Будет день – спросишь у него сам.

– Да спрашивал я уже! Не говорит он.

– Ну, раз не говорит, значит, не хочет. И не скажет, пока не захочет. Би, ну что ты как спарк? Если он тебе мешает – выруби аудио-датчики и нормально отдыхай. Все же заряжаются, никто не суетится, не носится по коридору. Или ты чего-то боишься? Но я-то с тобой. Не бойся.

– Да не боюсь я! – Би возмущенно сверкнул глазами. – Мне интересно. Очень! Вот помяни мое слово – что-то здесь не так. Тайна какая-то. И ее надо раскрыть.

– Мы обязательно раскроем эту тайну, – успокаивающе сказал Тандеркрэкер и снова лег на платформу, устраивая Би рядом. – Но когда рассветет.

– Нет, подожди! Я так не могу! Я Джаззу звякну – он все про всех знает, и… М-м-м… – сложно говорить, когда тебя целуют – глубоко, доставая глоссой до форсунок в горле, а на переключение на внешние динамики требуется время. – Ну подожди же ты! Я сейчас только…

– Нет. Не сейчас. Потом. И не надо писать Джаззу. Нет, я не читаю, но сигнал уловил.

– Ну ладно, – недовольно сказал Бамблби. – Джазз вон тоже пишет, что поговорим утром. Давай и правда отдыхать, – поерзал немного и провалился в подзарядку.

Тандеркрэкер бережно приобнял хрупкий корпус бондмэйта – так, чтобы не задевать новые, только начавшие формироваться крылья, и тоже отключился.

Утро все расставит на свои места.

Продолжение следует...

*Хабиби - любимая.